Скандал?
Вот сейчас вот?
В подземелье, куда даже парадемоны срать не ходят Алек Холланд решил выяснить с ней отношения? Не в безопасном Оазисе, где можно было ругаться сколько влезет без опасности привлечь криками кого-то враждебного? Не в пустой и плоской, как стол, Пустоши, где тоже можно было хоть обкричаться – и этого все равно никто не услышит? Здесь, в гулкой, как колокол, темноте оставленной учеными лаборатории.
Раздражение всколыхнулось, вспенилось в ней, как будто брошенная в уксус сода не до конца прореагировала в прозрачной банке и теперь ее взболтали. И ядовитая, полная полупереваренных сожалений, недоверия и неразрешенных опасений пена душила ее, требуя выплеснуть ее наружу, отравить кого-то другого. Чтобы самой не чувствовать всего того, что она чувствовала. Чтобы не чувствовать боли, страданий и страха, чтобы не чувствоваться себя ненужной, бесполезной, бессильной на что-либо повлиять или что-либо изменить. И ведь она старательно сдерживалась, чтобы этот яд, эта кислота не выплеснулись на Алека, который, в общем, не был виноват. Но нет, ему нужно было начать свои глупые разборки именно сейчас, когда все внутренности у Айви скручивало от криков умирающих растений.
Резко развернувшись, она сделала несколько стремительных шагов, чтобы оказаться прямо перед Аватаром и зашипела, смотря на него снизу вверх:
— Прямо? Да не вопрос, вот тебе прямо. Ты трус, Алек Холланд, мнительный, слабый и вязкий внутри трус, — слова были ее оружием, им она умела хлестать не хуже, чем шипастыми лозами, — Ты боишься “Ах, что же обо мне подумают люди которых я даже не знаю”. “Что же обо мне подумают мои друзья?!”. “Что же обо мне подумают” – это то, на что ты ориентируешься. И правда в том, что страшась осуждения, ты выберешь что угодно, кроме источника этого осуждения. Ты боялся, что в применении Лютором твоей формулы обвинят тебя – и просто выбросил в мусорник всю работу, которую делал со мной. А еще правда в том, что если твои друзья скажут тебе “какая-то эта Плющ подозрительная, мы не хотим с ней сотрудничать” – ты не выберешь меня. И это справедливо, потому что я не стою доверия, но мне, тем не менее, от этой справедливости не станет проще принять этот факт! — сначала она не собиралась повышать голос, но внутренний накал становился все ярче и требовал больше экспрессии, — Ты две недели думал свою думу, но объяснить мне свои переживания решил только сейчас? Да Господи, Алек, я что, чего-то требую?! Мне можно вообще ничего не объяснять, мне все равно некуда деться в этом мире, где не осталось ни одного нетронутого зеленого места кроме Оазиса!
Она привыкла к тому, что ей не доверяют. Она привыкла к тому, что ее оставляют, если не бросают, как только желаемое получено. Она и сама поступала ровно так же – получала, что хотела, и уходила прежде, чем возникнет привязанность. Сбой возник только с Харли, но и с ней она не чувствовала себя… своей. Харли ей не принадлежала, в любой момент она готова была все бросить и испариться в сторону дебильного Джокера, который использовал ее как тряпку для мытья пола. И вот сейчас тоже. “Я люблю тебя, Памела”, но как только ты раздражаешься я лучше уйду куда-то подальше и там пережду твою истерику. Ну правильно, розу любят за красивый цветок. А шипы на стебле обламывают, чтобы не кололи руки. Никто не любит чужое плохое настроение.
— И вот я смотрю на тебя – и что я должна понять в твоих чувствах? Это травяное лицо почти не выражает эмоции, так как я должна понимать что ты чувствуешь? Если ты неделями не приближаешься и не объясняешь, что это тебе надо “побыть одному” и подумать? Да и разве я тебе мешаю? Разве я не делаю всего, чтобы Оазис процветал? Что ты от меня еще хочешь? — она прищурилась от злости, — Что именно “все” ты делаешь для меня или для нас? Тебе не плевать на Оазис, Зелень и мнение твоих друзей – и для них, в том числе, ты делаешь “все это”. И я, как ты можешь заметить, тоже тут и делаю “все это” ради Оазиса, Зелени и твоих друзей. Так что я принимаю тебя за Аватара Зелени – как раз того, кем ты и являешься! И я не понимаю что это за претензии и чего еще ты от меня ожидаешь!