Чем больше всего не нравился Готэм Дине, так тем, что рано или поздно приходилось натыкаться на психов, которым самые омерзительные вещи казались милой забавой. А еще Канарейка банально не понимала, что эти умалишенные от нее хотели. Её мозги работали по-другому, и нередко Дина терялась в догадках, что должно произойти дальше и как этого не допустить.
Можно сказать, прежде ей в какой-то мере везло: за без малого десять лет карьеры линчевателя на Джокера она не натыкалась (хоть в чем-то спасибо старому Мышу). Чего не скажешь о его подружке. На фоне клоуна Квинн, возможно, казалась безобидной мартышкой, кивающей в такт словам хозяина, но какое же это заблуждение на самом деле! Харли не милашка и не бессильная куколка, только и способная, что с щенячьей преданностью взирать на объект обожания. Она — психопатка еще большая и жестокая, чем зеленоволосый уродец. И, наконец, выйдя из его тени, арлекина показывала всю бескрайность своего помешательства. Для нее нет запретного и не существует ориентиров — она верит, что осталась совсем одна против большого и враждебного мира, где никому нет до нее дела. Хотя, погодите, что-то Дина расчувствовалась и приписала ненормальной мотивы и эмоции, которые, по мнению птички, могла бы испытывать сама, окажись она на месте Харли. Но стоило признать: иногда может и не быть веских причин для тех или иных действий, дерьмо в жизни просто происходит, нравится тебе это или нет. И не стоит искать Квинн оправданий.
Именно с таким настроем шла Канарейка к зданию торгового центра. С таким же вламывалась внутрь и со злобой во взгляде обратилась к клоунессе. Но что это? Слезы на напудренном бледном личике? Гримаса опустошения и глубочайшей скорби?.. Канарейка вздохнула, замявшись на долю секунды. Она умела сочувствовать и знала, что случилось с дружком Харли. Вот только ее методы борьбы с болью были явно не теми.
Дина крикнула, и волна звука отразилась от стен помещения. Силой крика клоунессу отбросило в сторону, подальше от уцелевших заложников. Да, да, все присутствующие какое-то время будут маяться от головной боли. Скорее всего, кто-то оглохнет на несколько часов, а после будет в состоянии контуженного. Но лучше так, чем распрощаться с жизнью, верно? А потому Канарейка не рассыпалась на сомнения и не колебалась, когда нужно было действовать. У нее не было времени на раздумья, когда на кону стояли человеческие жизни.
— У б и р а й т е с ь, — отчетливо произнесла она, чтобы те, кто слышать не могли, читали по губам.
Повторять Канарейка не станет. Будем считать, что на том спасение заложников и окончено, а кто из них не успел или протупил и не смог воспользоваться моментом — их проблемы. Дина никого не возьмет под руку и не проводит до безопасного места. Здание снаружи оцеплено копами, там о потерпевших и позаботятся. А ей в это время нужно позаботиться об арлекине.
Сделав несколько шагов навстречу клоунессе (нет, отдирать Харли от пола Дина не собиралась), она посмотрела на предполагаемого противника. Канарейка устала. Ей до чертиков надоело разгребать чужое дерьмо, в то время, как собственная жизнь катилась к чертям. И никто не придет на помощь, никто не поддержит, когда хотелось волком выть, и никто не подставит плечо. Она одна в сражении над названием “сраная жизнь”.
— Ты, наверняка, разбита и чувствуешь себя херовее, чем труп. Ты бы с радостью поменялась с ним местами, так? Но ты почему-то здесь, продолжаешь коптить землю, а него нет… Прискорбно, — она передернула плечами, сев возле Квинн на корточки. — А знаешь, что еще херовее? — Канарейка ядовито улыбнулась и покачала головой из стороны в сторону. Плевать, если клоунесса не слышит ни единого слова (она и не должна, по-хорошему), Дине нужно было выговориться; увидеть кого-то, кто понимал, какого это, и точно также не имел возможности исправить произошедшее.
— Нет, детка, не поминаешь. Но обязательно поймешь, — она посмотрела на грязный пол. Ей нравился алый цвет, вязкий, совсем как подсыхающая краска, в которую хотелось окунуть указательный палец и нарисовать кровавые сердечки на белой стене. А запах… она не кисейная барышня, она выросла на помойке и чувствовала вонь и похуже. — И тогда ты пожалеешь, что этот урод не сдох в этот раз.
И снова смех. Больной, надрывный, сквозь слезы. Гребанный ненавистный Лэнс, почему ты не умер сразу, почему нашелся спустя пять лет и заставил поверить, что не все потеряно! Вселил надежду, пробудил уверенность и сам же всё растоптал!
“Лучше бы ты умер, — на выдохе произнесла Дина едва слышно. — Лучше бы”.
— А ты пойдешь со мной. Кем бы ни был твой фрик, ни в чем не повинные люди не должны становиться мишенью.